Becoming. Моя история  - Мишель Обама

С момента нашего знакомства мне казалось, будто Барак смотрит далеко за горизонт, по-своему представляя идеальный мир. А я хотела, чтобы муж хотя бы раз довольствовался тем, что имеет. Я не понимала, как он может смотреть на Сашу и Малию, пяти и восьми лет, с их косичками и постоянным смехом, и хотеть иного. Иногда мне было больно об этом думать.

Мы будто качались на качелях: мистер с одной стороны, миссис с другой. Теперь наша семья поселилась в хорошем кирпичном доме в георгианском стиле на тихой улице в районе Кенвуд, с широким крыльцом и высокими деревьями во дворе – именно на такие дома мы с Крейгом любили глазеть во время воскресных поездок на «Бьюике» моего отца.

Я часто думала об отце, о том, сколько он нам дал. Мне отчаянно хотелось, чтобы он был жив и увидел, как у нас все сложилось. Крейг стал очень счастлив, когда наконец оставил карьеру в инвестиционном банке и вернулся к своей первой любви – баскетболу. После нескольких лет работы ассистентом в Северо-Западном университете он стал главным тренером в Университете Брауна на Род-Айленде и женился на Келли Маккрам, красивой, практичной девушке с Восточного побережья, декане колледжа. Двое его детей выросли высокими и уверенными в себе – яркий показатель того, чего может достичь следующее поколение.

Я была женой сенатора, но, что гораздо важнее, я строила свою карьеру. Весной меня повысили до вице-президента Медицинского центра Чикагского университета. Последние два года я руководила развитием программы здравоохранения Саутсайда под названием South Side Healthcare Collaborative. Программа уже связала более полутора тысяч пациентов, обратившихся в наше отделение скорой помощи, с медицинскими учреждениями, которые регулярно оказывали им необходимую помощь вне зависимости от финансовых возможностей пациентов.

Моя работа многое для меня значила. В отделении скорой помощи нашей больницы я видела чернокожих с болезнями, которыми много лет никто не занимался, – например, диабетиков, чьи проблемы с кровообращением остались без внимания и потому теперь им предстояла ампутация ноги, – и не могла не думать о своем отце. О каждом медицинском назначении, которое он не выполнил, о каждом симптоме его склероза, который он преуменьшил, чтобы лишний раз не шуметь, не тратить деньги, не заполнять бумаг, не унижаться перед богатым белым врачом.

Мне нравилась моя работа и моя, пусть и не идеальная, жизнь. Когда Саша перешла в начальную школу, я почувствовала, что нахожусь в начале нового этапа, на грани того, чтобы снова разжечь свои амбиции и поставить перед собой новые цели.

Президентская кампания лишила бы меня всего этого. Я знала достаточно, чтобы понять это заранее. За последние одиннадцать лет мы с Бараком уже прошли через пять кампаний, и каждая из них заставляла меня все сильнее бороться за право на собственные приоритеты. Кампании всегда оставляли небольшие царапины в моей душе и на нашем браке. Я боялась, что президентская гонка ударит по нам еще сильнее. Барак будет отсутствовать гораздо дольше, чем во время службы в Спрингфилде или Вашингтоне: не по полторы недели, а целыми неделями, не 4–8 недель с перерывами, а целые месяцы.

Чем это обернется для нашей семьи? Как публичность повлияет на наших девочек?

Я сделала все возможное, чтобы не обращать внимания на шумиху вокруг Барака, которая не собиралась утихать. Новостные эксперты постоянно обсуждали его рейтинги. Дэвид Брукс, консервативный обозреватель The New York Times, опубликовал удивительное обращение под названием «Беги, Барак, беги»[119]. Теперь его узнавали почти везде, куда бы он ни пошел. Я же все еще была под благословенным куполом невидимости. Однажды в октябре, стоя в очереди в магазине, я заметила обложку журнала Time и тут же отвернулась: там был крупный план лица моего мужа рядом с заголовком «Почему Барак Обама может стать следующим президентом».

Я надеялась, в какой-то момент Барак сам положит конец спекуляциям, объявив себя вне конкуренции и направив внимание СМИ в другое русло. Но он этого не сделал. Он не хотел этого. Ему хотелось участвовать в гонке. Вот только я этого не желала.

Каждый раз, когда репортер спрашивал, присоединится ли он к президентской гонке, Барак отвечал просто: «Я все еще думаю об этом. Это должно быть семейным решением». Что было шифром для «только если Мишель мне позволит».

По ночам, когда Барак был в Вашингтоне, я лежала в постели, чувствуя, будто осталась одна против всего мира. Я хотела, чтобы Барак больше времени проводил с семьей. Все остальные, казалось, хотели, чтобы его семьей стала вся страна. У него был собственный совет: Дэвид Аксельрод и Роберт Гиббс, два политических стратега, которые сыграли решающую роль в его избрании в Сенат; Дэвид Плуфф, еще один консультант фирмы Аксельрода; его директор по персоналу Пит Роуз; и Валери. Все они осторожно его поддерживали, но при этом ясно дали понять, что в президентской гонке невозможно участвовать вполсилы. Мы с Бараком оба должны быть всецело на борту.

Требования к нему казались просто невообразимыми. Продолжая выполнять абсолютно все, что входит в обязанности сенатора, он должен был создать и продолжать вести предвыборную кампанию, охватывающую оба побережья, разработать политическую платформу, а также собрать невероятную сумму денег. В мои же обязанности входила не просто молчаливая поддержка, но активное участие. От меня ожидали, что я постоянно буду держаться в центре внимания вместе с нашими детьми, одобрительно улыбаться и пожимать множество рук. Все должно было быть ради Барака, все должно служить его великой цели.

Даже Крейга, который так рьяно защищал меня с самого дня моего рождения, охватило волнение предстоящей предвыборной борьбы. Однажды вечером брат позвонил мне, чтобы прозондировать почву:

– Послушай, Миш, – начал он, как всегда, в баскетбольной манере. – Я знаю, что ты волнуешься, но, если у Барака есть шанс, он должен им воспользоваться. Ты же видишь это, да?

Это зависело от меня. Все зависело от меня. Боялась ли я или просто устала?

Хорошо это или плохо, но я влюбилась в человека с оптимистическим видением. Не наивного, не конфликтного и заинтригованного многогранностью мира. Как ни странно, его не пугал объем предстоящей работы. Он сказал, что боится расставаться со мной и девочками надолго, но при этом продолжал напоминать, что наша любовь в безопасности.

– Мы справимся, верно? – сказал Барак однажды вечером, когда мы сидели в его кабинете наверху, он держал меня за руку и наконец начал по-настоящему говорить о кампании. – Мы сильные и умные, как и наши дети. Все будет просто отлично. Мы можем себе это позволить.

Он имел в виду, что да, кампания дорого нам обойдется. Нам придется от многого отказаться: от времени, от возможности быть вместе, от приватности. Слишком рано предсказывать, сколько именно от нас потребуется, но, конечно, много. Для меня это было все равно что тратить деньги, не зная остатка на счету.

Насколько нас хватит? Каков наш предел? Что в итоге от нас останется? Сама неопределенность казалась угрозой, чем-то, что могло нас потопить. В конце концов, я выросла в семье, которая верила в предусмотрительность, проводила дома учения по пожарной безопасности и всегда приходила на работу заранее. Я выросла в рабочей среде, с отцом-инвалидом, и я знала цену предусмотрительности. Именно она может провести границу между стабильностью и нищетой. Рамки всегда казались узкими. Одна пропущенная зарплата может оставить вас без электричества; одно пропущенное домашнее задание может оставить вас позади всего класса и, возможно, вне стен колледжа.